Время ни при чём

Лига-пресс, (17:12) 13 декабря 2005 г.

Вышел сборник новелл «14 рассказов» Сергея Болмата – путешествие от Дэвида Линча до Джима Джармуша памяти Чехова.

 Автор сборника с вызывающим названием «14 рассказов» мог бы проснуться знаменитым.

 Но этого не случится. Во-первых, Сергей Болмат дебютировал уже пять лет назад. Его первый роман «Сами по себе» стал предметом культа, второй – «В воздухе» – был уличён в подражании Уэльбеку. Новая книга – третья и на фоне двух полновесных предшественников выглядит лоскутной, масштабами не поражает. С этим, кстати, связано «во-вторых». Малая форма – труд неблагодарный. Современный автор берется за него с неохотой: сил отнимает много, объёма даёт мало, успехом у читателя не пользуется. И, наконец, в-третьих, кто такой Болмат, чтобы издавать сборники рассказов? Чехов, что ли?

 Сорокин и тот сначала классиком стал.

 В том-то и дело, что «14 рассказов» – это редкая, восходящая к упомянутому Чехову и к даже ещё более родственному Набокову форма композиционно продуманного сборника.

 Это не цикл новелл со сквозными персонажами и не стереотипное избранное, но нечто третье и более сложное – партитура повествовательных возможностей, своего рода гамма, чьё исполнение ведёт к вершинам мастерства. Даже если Болмат ничего такого не имел в виду, он всё равно уже сыграл свою гамму без сбоев. А это дорогого стоит.

 Дефицит технологии – травма русской прозы, впервые отчетливо диагностированная Пушкиным. С тех пор традиция неизменна: нарциссизм языка теснит сюжет в лучшем, идеология – в худшем случае.

 В XX веке группа «Серапионовы братья» вновь критически подошла к проблеме построения истории, опираясь не только на обозначенный источник, новеллы Гофмана, но и на опыт кино. Набоков, на первый взгляд бесконечно далёкий от этих выскочек, был также чувствителен к визуальной поэтике и наглядному рассказу. В его текстах пушкинская продуманность сюжета сочеталась с заворожённым любованием деталями – аналогами крупного плана. Болмат выступает носителем подобного письма во многом вынужденно, отчего и неутомим в своих рефлексиях. На момент его вхождения в литературу в возрасте сорока лет у него не было никакого опыта, кроме визуального.

 Учился на дизайнера, работал на «Ленфильме» художником, писал сценарии, мечтал об их воплощении на пару с Максимом Пежемским и занимался «современным искусством», пути которого часто приводят русского человека в Германию. Первый роман был развёрнут из сценарной заявки и отличался известной мясистостью, второй, воплощая название первого, был уже сам по себе и был, напротив, ни о чём. И тот и другой были раскачкой перед настоящим экзаменом по технологии прозы.

 От первого к последнему рассказу чертится петля структуры. Гомерически смешная жалоба завсегдатая сетевых аукционов образует с историей потерь и бессмысленных разочарований некую воображаемую обойму, в которую вставляются остальные тексты сборника.

 Второй и тринадцатый рассказы помечены мотивным родством так же, как пятый и десятый – столь бессмысленной симметрии, за которой распознается настоящее искусство, сложно ожидать в уходящем году.

 Но Болмат для того и пишет, чтобы время было ни при чём, – это автор, которого многие считают эпигоном идеологии потребления и адептом гламурной словесности. Если мерить страницами, то строгая середина сборника – девятый рассказ «Сомнамбула», самый длинный, но не затянутый. Сюрреалистическое торможение бессвязного, но лихорадочного действия соответствует состоянию героини, в честь которой назван текст, производящий почти гипнотическое впечатление. Эстетика медитативного путешествия от Дэвида Линча до Джима Джармуша, ясные, врезающиеся в память визуальные «дежавю», бредовый саспенс, не получающий никакого разрешения, придуманный для одного лишь изнурения читателя, – эти силы, на которых якобы держится повествование, не стоят и половины того, что даёт язык. «На плоской вершине холма была футбольная площадка. Эмблематические дети лихорадочно топтали горизонт, бегая вслед за исчезавшим то и дело мячом, замирали на мгновение виньеткой в конце весёлого, хотя и сумбурного стихотворения, мяч опускался из глубины безмятежного неба, и они снова с криками кубарем катились в сторону тех или других перепончатых ворот». Пример взят наугад, без выхода на просторы авторской наблюдательной иронии, где «комочек жевательной резинки» похож на «сморщившегося Черчилля», а «человек в дешёвых носках совершенно беззащитен». Об этом надо говорить отдельно.

 Когда «Роман с кокаином», подписанный псевдонимом «М. Агеев», приписали Набокову, его жена Вера заявила, что в романе встречается слово «шибко», от которого Владимир Владимирович шарахнулся бы как чёрт от ладана. Болмат, конечно, не Набоков – ещё не такие слова употребляет. Но это та литература, по которой можно изучать ремесло. Хотя бы потому, что «14 рассказов» возрождают давно забытое ощущение, когда не хочется, чтобы история кончалась. Но она кончается. В единственно верном месте.

 Ян Левченко, «Газета.Ru»

 

 

 

 

 

Последние статьи