Последнее интервью Солженицына

Лига-пресс, (18:17) 12 декабря 2018 г.

Наш сайт предлагает читателю уникальное интервью с писателем и общественным деятелем Александром Исаевичем Солженицыным, организованное Владимиром Ториным, бывшем в то время редактором газеты «Нижегородские новости» и возглавлявшим Приволжскую Лигу журналистов.

Оно стало последним в жизни этого великого человека, хотя он прожил еще почти шесть лет. Но уникально оно не только благодаря этому факту. Дело в том, что это интервью брал не один, а сразу несколько человек, объединенных в то время в  Приволжской Лиге журналистов. По сути, по словам Ольги Тодощенко, которая тогда возглавляла газету «Пермские новости», Александр Исаевич и согласился на него именно потому, что увидел в этой просьбе об интервью голос регионов, голос России. И хотя с тех пор прошло немало времени, но и сегодня, в дни празднования 100-летия со дня рождения великого писателя, оно не потеряло своей актуальности.

— Александр Исаевич, сложилось впечатление, что в последние годы Вы как будто удалились в монашеский скит. По крайней мере, голос Ваш звучит не так общественно мощно, как в прежние времена. Это демонстративное молчание, как ответ на невозможность обустроить Россию по Вашим представлениям или что-то другое?

— Все эти восемь лет, как я вернулся, я пытался по силам моим воздействовать на гибельный ход событий в России: я обращался к властям, начиная с Верховной, к законодателям, к государственным и общественным деятелям, к общественности, к читателям моих книг, к телезрителям — никакого моего «молчания» не было. Но все мои обращения оказались тщетны, ни один мой совет не принят, а телевизионные выступления были надолго оборваны ельцинской властью.

— Вы видели Россию, российский народ из дальнего зарубежья. Теперь, вернувшись на Родину, можете сравнить эти наблюдения со взглядом изнутри. В чем отличие этих взглядов, схожесть; что Вы могли предполагать и не могли предвидеть?

— Полвека проработав над историей российской революции (эпопея «Красное Колесо») и нагруженный ее разорительным, поучительным опытом, я из зарубежья с огромной тревогой следил за начавшимися в 80-х годах переменами: как бы им удержаться в разумной эволюции, как бы не опрокинуться в разрушительный хаос Февральской революции. Но предупреждения мои уже не могли достичь родины, а Горбачев и Ельцин избрали путь именно мгновенного, предельного сотрясения, отчего изломались все устои социальной жизни, десятки миллионов канули в нищету — и ограбленным же оказалось само государство, бессильное сохранять в стране нормальную жизнь. Вот этого колоссального ограбления России я предвидеть не мог.

— Почему среди тех, кто пострадал от коммунистического режима, в том числе и среди советских эмигрантов, вернувшихся на Родину, так много ярых патриотов и даже апологетов советского коммунистического строя (например, Лимонов, Зиновьев)? И даже Вас обвиняют в отступничестве от идеалов демократии.

— Зиновьев тут не пример: он еще до своей эмиграции писал, что коллективизация была большим благом для русского крестьянства. Но сожаление о коммунистических временах — явление гораздо шире. В моих общественных встречах в 1994 — 1995-м во многих областях оно громко, уверенно звучало из залов, по две трети зала. Это чувство проросло в миллионах, разоренных грабежом и произволом ельцинского времени. Человеческая память часто забывает более давнее: коммунистического террора легко не помнят те, чьих родственников он не коснулся, да не помнят и всей удушающей большевицкой обстановки. А сегодня, в отсутствие действенного обсуждения политической реальности, всякую естественную критику ее отписывают к «коммунистической» и к «экстремизму».

Я же — давний поборник демократии, писал об этом не раз, — но только демократии истинной: когда народ реально направляет свою судьбу через органы самоуправления, когда народные представители не подменяются представителями пристрастных партий, а бюрократия и ее решения не скрыты за непробиваемыми, непроглядными барьерами.

— Разговоры и действия по восстановлению памятника Дзержинскому — это просто частная ситуация в полифонии общественной жизни или гораздо более грозный симптом?

— Закулисная подоплека мне неизвестна. Но Дзержинский — символ и знамя карательных органов СССР. Восстановление памятника было бы надругательством над миллионами погибших в советских лагерях.

— Как Вы оцениваете нынешнюю политическую обстановку в России?

— Как тяжелейшую. Показная демократия. Ко второстепенным признакам ее, среди которых не находится места для экономической и гражданской независимости жителей, для народной самодеятельности, — добавлены в сохранности худшие черты советской системы: бесконтрольность и непроницаемость решений и действий властей. В избирательных кампаниях решающее влияние принадлежит криминальным силам. Финансовые тузы контролируют целые регионы и вырываются из-под власти. Закулисные силы действуют и позади административного фасада. Всенародный референдум (по Конституции — «высшее выражение власти народа») вот оттеснен, запрещен — потому что власти боятся услышать народное мнение, оно опасно для властей. За последние 15 лет условия жизни большинства населения развалены. Миллионы изо всех сил выбиваются в труде и в полуголодной жизни. У множества нет средств на лекарства и медицинскую помощь. За годы «реформ» народное образование провалено, утеряно десятилетнее поколение. Перевес смертей над рождаемостью — до миллиона в год. Наступают наркотики и СПИД.

— Александр Исаевич, Республика Марий Эл готовится к празднованию 450-летия вхождения Марийского края в состав России. Но среди марийской интеллигенции есть люди, утверждающие, что марийцев к России присоединили насильственно, а, следовательно, юбилейная дата — не праздник, а день скорби. Что Вы можете сказать по поводу таких народов, проживающих в России, может быть им действительно нужно восстановить независимость и это будет исторически правильно?

— Новая история не раз показала, что малым народам весьма трудно, почти невозможно сохранить отдельное государственное существование, а только в объединении с соседями. Центробежные амбиции — несостоятельны и губительны. Российская империя сохранила все полтораста народов, включенных в нее; не было ничего подобного повальному уничтожению североамериканских индейцев. А последние полвека даже бывшие «великие державы» вынуждены вступать в устойчивые союзы государств, чтобы продержаться.

— В эпоху СССР властями не скрывалась цель: переплавить в одном котле нации и народности Союза и сформировать единую общность — советский народ. Худо ли, хорошо, но идея играла на межнациональную стабильность. Имеет ли, на Ваш взгляд, право на жизнь идея формирования общности «российский народ» сегодня, когда взаимоотношения наций в России оставляют желать лучшего?

— Нации — величайшее богатство человечества, краски его — и «переплавлять» их противоестественно. Но много наций могут иметь единое Отечество. Конечно имеет право на жизнь такая общность — «российский народ». Все зависит от того, как это право осуществлять.

В нынешней России мы должны учесть грозный опыт распада СССР. Бережно охраняя религиозные права и культурную автономию всех народностей до мельчайших — не вносить в государственную структуру никаких задатков национального гражданского неравноправия.

— Считаете ли Вы, что в России все национальности находятся в равных условиях, как это заявлено в Конституции страны?

— Вот как раз и нет. Во многих автономиях для «титульных наций» созданы преимущества в занятии должностей и другие льготы — сравнительно с остальным населением, кто владеет одним лишь общегосударственным русским языком.

— В российских городах все больше не любят «инородцев». Сваливают на них, как обычно, все свои беды. Даже в таком исключительно благополучном городе как Самара, славящемся своей многонациональностью и терпимостью к верам, в последнее время пренебрежение к людям других национальностей, особенно на бытовом уровне, сильно выросло. А что Вы думаете по этому поводу, Александр Исаевич?

— Это многодесятилетнее государственное упущение, что торговля и хозяйственное обслуживание населения русских областей перешло во властные руки сплоченной массы приехавших с Юга, теперь даже и вовсе иностранцев как азербайджанцы. Это — болезненное явление, оно вызывает в русском населении чувство угнетения, иногда прорывается резко, что еще усугубляет положение.

— Что нам делать с нашим чувством патриотизма — загнанным в угол, но не вытравленным совсем? Куда его направить: а) на строительство Великой державы? Только реально ли это теперь? б) на устремление в мировое сообщество, а в утешение — сажать березки под окнами дома? в) не брить же головы и не идти же на улицы бить инородцев…

— Русский патриотизм был в мировом радостном спросе во время войны с Гитлером. Сейчас к нему взрастили недоверчивость и враждебность даже в самой нашей стране, затюкивают его. В конституции российского государства вы и не встретите понятия «русский». Уж какая там «Великая держава», да и не в радость она нам. Русский патриотизм, его исторические, православные и нравственные истоки мы должны сохранять себе — в надежде, хотя и омраченной, что нашему народу все же суждено сохраниться на Земле.

— Ваши дети выросли, получили образование и живут в США. Наверняка они считают себя американцами в равной степени, как и русскими, или даже более. Не обидно ли вам сознавать, что ваш род продолжается не в России? И смогут ли ваши внуки и правнуки считать себя русскими?

— Да, вырастить детей в эмиграции русскими требовало от родителей больших усилий и настойчивости. Из трех моих сыновей старший — Ермолай — постоянно живет и работает в России. Другой сын намерен в ближайшем будущем переселиться в Россию. Третий, пианист и дирижер, по своей профессии не связан с территорией проживания. Все трое отлично владеют русским языком и считают себя несомненно русскими. В России родились и растут двое из моих внуков — Катя и Ваня.

— Скажите, пожалуйста, какие спонсоры участвуют в Вашем фонде? И кому конкретно он помогает, помог?

Наш фонд создан исключительно на мировые гонорары за «Архипелаг Гулаг» и никаких спонсоров у него нет. Помогает фонд все годы бывшим советским политзаключенным и ныне тысячам их, доживающим в нищете и болезнях по всей России. Последние пять лет фонд оплачивал широкую библиотечную программу: на покупку книг для провинциальных библиотек, которые уже давно не могут приобретать новые книги. (Ежегодно посылаем свыше 50 тысяч экземпляров.) Сверх этого наш фонд учредил ежегодную литературную премию.

— Вы — человек нелегкой судьбы. Есть ли что-то, что всегда помогало Вам выжить, не сломаться, вывели ли Вы для себя своеобразную «формулу» жизни?

— Неизменная вера в Божью помощь и постоянная работа.

— Читаете ли вы молодых российских авторов? Как вы можете охарактеризовать то, что происходит сегодня на литературном рынке России?

— Иных молодых успеваю читать — тех, кто пишет с нравственной ответственностью перед читателем и старается служить добрым чувствам и ясному сознанию. К сожалению, главная струя издаваемого сегодня — расчет на самолюбование, на коммерческий успех, а то и скандал. Я все же верю, что не сдадутся и не смолкнут те авторы, кто стремятся принести читателям душевную пользу.

— Как вы относитесь к «правде о войне» Виктора Астафьева (к полемике вокруг фигуры маршала Жукова и т. д.)?

— Астафьев пишет правду. Верховное Командование не считалось с потерями в людях.

— Александр Исаевич, можно ли назвать XX век для России «потерянным»?

— Он не будет «потерянным», если мы, наконец, сумеем извлечь из него трезвые уроки. А вообще никакое и ничье страдание никогда не потеряно перед Высшими Силами.

— Каким вы видите будущее России?

— Вижу — очень трудным. И никак не в торжествах.

Последние статьи