Пустая сцена. Две стены. В проеме между ними — старик на инвалидной коляске с газетой, а может быть, с картой. Это — король по имени Лир, седой и скрюченный. Он так освещен, что фигура его в черном провале сцены смотрится скульптурно. Одновременно со стуком отъезжают шесть дверей, и в таком же рельефном освещении возникает шесть мужских фигур — поровну разделенные на мужчин и женщин в национальном японском платье.
Так начинается поучительная история господина Шекспира о вреде лести, слепоте власти, чрезмерном доверии к слову и пагубных последствиях вышесказанного. Две дочки льстят и получают шикарное наследство. Третья любит папу не напоказ, за что наказана жестоко. Чуть позже папа не менее жестоко поплатится за это.
Но мир со времен Шекспира так изменился, что своего Лира японец помещает в сумасшедший дом, населенный такими же умалишенными — его дочерьми, их мужьями, побочными детьми. Таким образом иллюстрируя настроение не только населения территории РФ, но и, как ни страшно подумать, земного шара: весь мир сошел с ума. Достаточно взглянуть в сторону Украины и Соединенных Штатов, где в предвыборной гонке чубатые хлопцы и богатые сэры до одинаковости неприлично чокнулись. Или послушать соотечественников-депутатов, с сытым видом обсуждающих, как бы позаконнее ограбить пенсионеров, а себе позаконнее накинуть зарплатку, а не срок. На Дальнем Востоке, я думаю, тоже своих нездоровых хватает, не говоря про Восток Ближний, окончательно потерявший голову. Впрочем, доказательства всеобщего сумасшествия можно приводить бесконечно. Куда интереснее, как это сегодня сублимирует искусство, в данном случае театральное.
Итак, “Лир”. Аскетизм, коллективная концентрация и энергетика, высокий эстетизм — вот, пожалуй, на чем замешен “Лир-2004”. Русские актеры старательно пытаются играть в манере театра Судзуки, который корни свои имеет в театре Но. Для этого два месяца русские проходили курс в Того, в центре г-на Судзуки. Специальные упражнения — например, без устали молотить ногами землю или разработка дыхания, позволяющая произносить длинные монологи на одном выдохе, — принесли определенные результаты. Эти японские опыты они и явили на московской академической сцене.
Поначалу для русского уха непривычно слышать рычащие интонации героев. Японский рисунок роли очень жесткий и, кажется, не допускает каких бы то ни было проявлений другой театральной школы. Только резкий выброс руки вперед, такой же поворот корпуса и текст с силой на выдохе, не глядя в сторону партнера. Однако нашу песню не задушишь, не убьешь. И, как ни парадоксально, именно жесткая конструкция японцев проявляет силу таланта актера. С этой точки зрения можно утверждать, что очень хорошо работают Дмитрий Куличков, Максим Матвеев, Алексей Агапов и Сергей Колесников с Сергеем Медведевым во второй части спектакля. Единственный, кто существует вне эстетики Судзуки, — это Олег Тополянский в роли Шута. Шут при Лире выступает в облике медсестры-толстушки, которая всем своим пофигистским видом талантливо демонстрирует, что она — над схваткой, над сюжетом и всеобщим сумасшествием, которое, как известно, не лечится.
Особый разговор о работе Анатолия Белого в роли короля-изгнанника. Превосходный артист, особым способом существующий меж двух культур, нашел и свой жест, и свое слово, в котором рык смертельно раненного зверя тонет в пугающей тишине.
Финал неожидан. Аскетизм и сдержанность “Лира” вдруг эффектно распускается... Испанским танцем. Хотя и до этого момента в напряженное беззвучие мастер вбрасывает то цитату из Генделя, то из югославских рокеров (группа “Лайбах”), а то вдруг родненькая “Во поле березка” прорезается на скрипочке. И наконец, зажигательный Испанский танец из “Лебединого озера” — как черный плащ с кровавым подбоем. Торжественно и жутко выходит.
Господин Судзуки удивил зрителей и после окончания спектакля, когда Евгений Миронов и Людмила Максакова прямо на сцене вручали ему премию им. Станиславского. Принимая ее, он огласил свой принцип, согласно которому до сих пор отказывался получать премии в Японии. До сих пор он не позволял себе такой роскоши от современников, живущих и работающих с ним в одно время и в одной области. Для премии Станиславского, скончавшегося за год до рождения Судзуки, мастер сделал исключение. К скромному знаку, украшенному несколькими бриллиантами, МХТ добавил свой подарок — боярскую шапку из своего прежнего спектакля “Борис Годунов”: Судзуки-сан оказался коллекционером экзотических головных уборов.
"МК"
