Тридцать первое июня
15 июня 2010 г.
Александр Архангельский
автор и ведущий программы "Тем временем" на телеканале "Культура"
Есть люди, для которых всякая власть враждебна, а любая оппозиция приемлема. Кто бы в эту самую оппозицию ни входил. Лимонов так Лимонов; он против кремлёвских? ура. Все его национал-коммуноидные лозунги и троцкая сущность - простительны, грехи заранее отпущены, поскольку он сражается за правду, революцию, прогресс и всё хорошее.
Есть люди, для которых власть священна. Она приемлема как таковая, в целом. Конечно, есть у неё отдельные, порой существенные недостатки. Но сказать ей - знаешь, милая, ты либо начинай меняться, либо до свидания - для них подобно смерти. Да, многие из них прекрасно понимают, что отсутствие заметных перемен может обернуться не только застоем, но крахом; что на всеобщем недоверии, как на песке, ничего построить невозможно. И всё-таки лояльность важнее здравого смысла; расплата если и будет, то завтра, а сегодня всё пускай останется как есть.
Те же, для кого в идее власти нет ничего священного, но кому с Лимоновым не по пути, пребывают в глубокой задумчивости. С одной стороны, платить за радости застоя вынуждены будут все.
Любишь с горочки кататься, готовься саночки возить; с каждым днём угол наклона становится круче: сегодня 35 процентов, завтра - 45, а там когда-нибудь дойдёт до 90. Как это было в эру Горбачёва; вместо мягкого спуска получился отвесный прыжок. С другой, - не хочется подыгрывать национал-большевикам, революционной молодёжи и опытным борцам, готовым в любую секунду спрятаться в укрытие.
Глубокая задумчивость - естественное состояние интеллигента; но чеховские мотивы и политическая жизнь не сочетаются. Как бы ты ни прятался от правды, но бездействовать можно только с одной стороны баррикады. И ты либо ругаешься на власть изнутри порождённой ею системы, либо предупреждаешь об угрозах революции, колеблясь с мятежной толпою. Сознавать это неприятно, но честная самооценка - условие внутренней свободы. Которую ценишь тем больше, чем меньше становится свободы внешней.
Так вот, до недавнего времени единственно возможной территорией одинокого самостояния была территория, контролируемая властью. Несимпатичной, но за редкими исключениями не тотальной.
Потому что всё-таки имелись шансы, что она сама опомнится, инстинкт самосохранения сработает, медленные перемены начнутся - не потому что их желают, а потому, что по-другому невозможно.
События последнего времени как-то заставляют в этом усомниться. Пока - всего лишь усомниться; что будет завтра - неизвестно.
Вот премьер в процессе словесной схватки с рок-артистом признаёт, что у несогласных есть право на марши - если те не мешают дачникам и больным. А через день-другой на Триумфальной площади творится настоящее побоище. Озлобленное и демонстративное.
Уполномоченный по правам человека прилюдно заявляет о подготовленном докладе президенту и требует публичных извинений от милиции. Извинений нет как нет; что происходит с докладом, как он продвигается по кабинетам - неизвестно.
Другой пример. Вполне разумные и более чем аккуратные предложения президента по лёгкому смягчению системы судопроизводства не исполняются, так что Верховный Суд вынужден разъяснять обычным судьям новую политику партии и правительства. Не сажайте, пожалуйста, в предвариловку по экономическим делам - без крайней необходимости; очень вас просим, и даже закон изменили.
А они содют и содют. Содют и содют. Тогда Верховный суд виновато разворачивается лицом к обществу, и вежливо просит: вы уж подождите тут немного, это не саботаж, просто товарищи не очень понимают, к зиме количество посадок сократится, обещаем. Ну, обещайте, обещайте.
Обещанного три года ждут.
Движемся по списку далее. Только-только милиционеры перестали исповедоваться по интернету; только-только стихла волна общественного возмущения, показавшая, что в отношении к милиции и гаишникам сходятся все слои и сословия, независимо от политической позиции. Как разворачивается жуткая приморская история. С милицией, всё более похожей на партизанский отряд, не подчиняющийся государству, начинают бороться добровольные бандиты. Разумеется, робингудам место за решеткой, и оправдывать их, по крайней мере, глупо. Но милиция проводит не расследование, а СПЕЦОПЕРАЦИЮ и переходит на язык военных действий. Каратели милиционеров названы боевиками, а сообщение о гибели ПОДОЗРЕВАЕМОГО сопровождает пометой: «представитель бандформирований». И никто после этого не отправлен в отставку, не одернут, не дезавуирован. Ребята, если это не безвластие, то что это?
Странное безвластие. Там, где происходят вещи крайне опасные и поэтому вмешательство необходимо - доктора прислать не можем. А где достаточно прислать нормального спокойного психолога, поговорить с людями, - присылаем взвинченный ОМОН.
Разворачивается битва, проявляется утрированная власть. Как будто бы чувство властного бессилия компенсируется избытком полицейской мощи. И невозможность справиться с реальными угрозами прикрыта дымовой завесой мнимого триумфа. На многострадальной Триумфальной.
Но так дело дальше не пойдёт. Справиться с реальными проблемами страны можно (пока ещё можно) только совместно, создавая атмосферу доверия и обессмысливая бунты маргиналов; дайте два-три раза Маршам несогласных пройти спокойно, без насилия, и лимоновский пафос в них прокиснет. Останется обычное, нормальное и полезное проявление гражданских чувств. В противном случае получим опасный концентрат. И будем вынуждены изнутри возмущённой стихии говорить о вреде революций. Как сейчас говорим о вреде авторитарного застоя изнутри системы, не желающей спасать саму себя.
И что самое обидное, с аналогичным результатом; в стране всё хуже с гласностью, но слышимости как не было, так нет.
